Мертвый среди живых - Страница 35

— Кто я? — спрашивает Уэнделл.

Стон доносится из первого ряда, поскольку работает магнитофон и щелкает слайд-проектор. В тусклом свете возникает снятая Уэнделлом крупная фотография грязного, размытого дождем поля. Одни лужи. Борозды. И кое-где талый снег.

«Меня предупредили, что я умру именно здесь в ужасных мучениях».

Слово «умру», конечно, вызывает интерес у его старшеклассников. Тишина нарастает, поскольку ученики поумнее не в силах удержаться от попытки разгадать очередную немую тайну мистера Ная.

Теперь снимок океана — зеленого, вздувшегося, с белыми шапками пены.

«Мне удалось убежать из этой грязи, но теперь я могу утонуть».

— Вы моряк? — спрашивает девушка из первого ряда.

— Кукла дурная, — говорит ее сосед. — Зачем показывать поле, если он моряк?

— Потому что он дурак, — выкрикивает высокий парень сзади, где сидят умники, и класс взрывается смехом. Хохот вздымается волнами, цунами издевательств. Уэнделл только улыбается.

«Идеально, — думает будущий убийца. — Иде-аль-но».

Теперь на экране яркий блеск звезд — белых и сияющих, страшно далеких.

«Боюсь перевернуться», — звучит голос из магнитофона.

Най с куриными мозгами. Глупый Най. Учитель гражданского права и истории Уэнделл Най, который не может вести нормальные уроки, как другие преподаватели. Нет, именно он должен загрузить свои классы историями и тайнами, которые творит дома, углубившись полночью в письменные работы, после того как объехал пять районов и наснимал фото с немыслимых ракурсов. Поэтому его ученики никогда и не уверены в том, на что смотрят в кадре.

Настоящий, а не магнитофонный Най бросает детям вызов:

— Это в самом деле продвинутый класс? Или я забрел сюда случайно?

Пленка представляет новую загадку, высокую и мерцающую, словно прошедшую весь путь от Марса или Венеры. Уэнделл издевается над ребятами, предлагая им частички правды, косвенные намеки. «Если я не погибну и моя миссия удастся, то миллионы будут обожать меня».

Щелчок.

Рыбачья лодочка. Снимок сосулек.

«Холодно. Я изнемог, но не должен спать, иначе умру!»

Вопреки самим себе, дети увлечены. Так происходит всякий раз.

— Вы мужчина или женщина? — спрашивает девушка.

— Как может бессонница убить вас? — насмехается юноша.

— Стойте! Я знаю! Вы — Чарлз Линдберг, первый человек, который совершил перелет через Атлантику!

Экран заполняет Эйфелева башня. Уэнделл никогда не был в Париже, и этот снимок он взял из одной монографии.

— Да!

Используя те же приемы, он поведал им о герое Войны за независимость Итане Алене, президенте Вудро Вильсоне, записал поздно ночью на магнитофон голоса журналиста Джекоба Рииса, матери Терезы, папы Иоанна Павла II времен его заключения в советской тюрьме, Нельсона Манделы, Симона Боливара. Дети смеются всякий раз, когда гаснет свет, но каждую весну его воспитанники получают более высокие оценки при сдаче государственных тестов и более высокие стипендии, их принимают в более достойные колледжи. Потом они поддерживают с ним связь через письма и электронную почту.

«Вы были настоящим другом, мистер Най, — пишут они. — Тогда я этого не понимал».

— Зачем вы с ними так возитесь? — спрашивают его в учительской другие преподаватели.

— А какой тогда смысл быть учителем? — отвечает вопросом на вопрос Най. Именно так говаривал ему отец.

— Чего ради заботиться об этом добропорядочном гражданском дерьме? — проворчал как раз в то утро Гас Минетта, учитель английского, но Уэнделл внутренне извинял этого человека, забитого бюрократией, жалованьем, раздраженными родителями, учащимися, которые равнодушны к занятиям. — Уэнделл, — растягивал слова Минетта, — вы человек из пятидесятых годов. Как герой художника Нормана Рокуэлла. Затюканный, ни в чем не повинный человек в сумасшедшем доме, кишащем бандитами.

— Я люблю детей.

Это происходит за шесть лет до смерти Габриэль Вьера, на последнем уроке Уэнделла Ная в четверг. Как всегда, когда ученики разгадывают таинственное, Уэнделл испытывает трепет — но сегодня чересчур взволнован, потому что видит по одному-двум раскрасневшимся лицам, что их обладатели собираются поступать в университеты — именно так он и думает всю вторую половину учебного года.

Последний нормальный день в жизни Уэнделла, и он надеется. «Мне надо, чтобы один из них на меня разозлился». Остается всего восемь минут урока, а он льет и льет речь о великом герое Чарлзе Линдберге, о том, как он популяризировал авиацию, как его обожали миллионы и как он стал своего рода рок-звездой. Давай же… разозлись… Возносит чрезмерную хвалу летчику, говорит о том, как великолепен Линдберг, как значителен он был в каждом уголке Бруклина… На Уэнделле рабочая форма — куртка из ткани цвета хаки, туфли «Виджанс», накрахмаленная белая рубашка и полосатый, не в тон галстук. Уэнделл откидывается на спинку стула.

«И вот вам», — думает он, взмах руки в левую сторону класса — там сидят проблемные дети.

— Кому нужен какой-то долбаный мертвый пилот? Что нам с ним делать? — интересуется парень в пятом ряду.

Смех. Ребята ждут, чтобы умники попали в переделку. И Уэнделл — хороший актер — держит паузу, пристально смотрит, позволяет ученикам думать, что он выходит из себя, и наблюдает, как у них в глазах появляется кровожадность. Три десятка учеников глазеют на одного и ждут его наказания.

— Превосходный вопрос, — говорит Уэнделл.

— Мой?

— Вопрос вдумчивого человека.

Возмущенный похвалой летчику парень вновь обретает себя и дерзко говорит: