Мертвый среди живых - Страница 51

Он доходит до своего дома, но затем поворачивает, вспомнив, что где-то по дороге видел бар.

«Не хочется, и надо выпить».

Даже непьющему иногда нужен укромный уголок, чтобы подумать, утешиться пивом и ощущением, что вокруг одни незнакомцы, чтобы лелеять свою анонимность; при этом совершенно безразлично, говорите вы с незнакомцами или нет.

«Доджер тэверн» — идеальный бар, с длинной дубовой стойкой и холодным неоновым светом. В старом «вурлицере» поднимаются пузырьки; Уэнделл сидит на табурете под старыми вымпелами «Доджеров» и черно-белыми фотографиями бруклинских героев бейсбола на долговременном чемпионате «Эббетс-филд»: Джеки Робинсон и Дюк Снай замахиваются битами на бэкстоп и сгибаются, чтобы приземлить граундеров над полудюжиной пустых кабинок.

— Что за марка пива? — спрашивает Уэнделл у бармена.

— Мистер Най! — скалит зубы молодой парень, подстриженный ежиком. — Это я, Алан Льюои! Помните, восемь лет назад? Класс гражданского права?

— Как поживаешь, Алан? И, пожалуйста, зови меня теперь Уэнделл.

Бармен сияет.

— Учусь в вечерней школе на инженера! Вы все перевернули во мне, мистер Най! Я всегда считал дурацкими ваши слайд-шоу, однако одно запомнилось — о фотографе трущоб Джекобе Риисе. Ведь его снимки взбудоражили весь город и заставили принять новые законы! Попробуйте темно-шоколадный портер.

Уэнделл выпивает полпинты и чувствует, как пиво холодит живот, потом замечает рубрику «Метро» в сложенной «Нью-Йорк таймс», которая лежит через пару табуретов от него, и кусок заголовка «…сортировка школ».

— Вы научили меня, что и один человек чего-то стоит, — убежденно говорит Алан, а Уэнделл тем временем берет газету. — Трудное дело выбор, да?

Статья оказывается перепевом того, что Уэнделл уже знает. Первоначальный проект выпуска облигаций на семь миллиардов. Список объектов школьного строительства, которые выросли в цене. Спор (предмет которого — постоянная принадлежность городского ландшафта) между мэром и председателем Управления образования насчет того, кто из них в конечном итоге должен контролировать повседневную жизнь миллиона учащихся.

«Надо ли мне идти в полицию? И что я там скажу?»

Уэнделл листает страницы. Кажется, вся эта чертова газета связана с решением, которое он должен принять. Она с подробностями публикует ряд программ, намеченных к обязательному сокращению из-за урезания бюджета.

«Нет больше субсидий на школьные завтраки, дети. Нет больше игр в регби для девочек после занятий. Нет больше и без того кратких часов работы школьных библиотек, уж простите…

Идти к репортерам? Но они поднимут меня на смех или начнут охоту на ведьм. Рассказать свои подозрения председателю управления? Но у меня нет доказательств».

— Мистер Най, как вы?

— Еще пива, Алан.

А что, если у Халла имелась личная, интимная причина находиться в парке? Все дело в том, что «Нью-Йорк таймс», официальный летописец городских провалов и унижений, вызывает доверие к информации, содержащейся во множестве сегодняшних статей.

Ну вот, статья о знаменитом разводе, инициатором которого стал актер, встречающийся со своей накрашенной дамой сердца.

«Может быть, Филипп Халл уходит из семьи».

Вот небольшая заметка о дорогостоящих адвокатах, которые тянут почасовые деньги с клиентов, утверждая, что занимаются работой даже во время поездки на теннисные матчи или принимая горячий душ.

«Если я думаю о порученном деле, значит, я уже работаю над ним», — настаивает один из юристов с Парк-авеню в разговоре с корреспондентом.

Может быть, Халлу полагалось находиться у себя в офисе, а не бродить по парку. Это вероятнее, чем взятка.

Если спиртное развязывает язык, то Уэнделла оно заставляет принимать на веру чужие слова. «Вот статья о паре геев, которые пытаются зарегистрировать свой брак в Алабаме, и, конечно, Халл не в Алабаме, но, предположим, он гей и встречается в парке с любовником, а у меня сегодня был фотоаппарат. И это, конечно, напугало его».

— Я сказала, кажется, вы тот, кто мне нужен, — прерывает раздумья женский голос.

Еще не видя женщины, Уэнделл чует запах духов, смотрит налево, и в ответ ему улыбается пышная латиноамериканка. Черные глаза, волосы словно вороново крыло, наглая ложбинка медового цвета, которая видна над изогнутым вырезом светло-голубой безрукавки из мериносовой шерсти. Из десятка пустых табуретов в баре эта секс-бомба выбрала тот, что рядом с Уэнделлом, и положила ногу на ногу.

— Я? — произносит Уэнделл.

— Это ведь ваша камера, верно?

И, глядя вниз, Уэнделл видит два «Никона» — его и ее, — объектив к объективу, словно аппараты являют собой пару любовников и лежат рядом с футляром для фотоаппарата Уэнделла на изрезанной инициалами барной стойке Алана.

— Меня зовут Габриэль.

— А меня — Уэнделл.

— Сестра подарила мне фотоаппарат на день рождения, — говорит она, приподнимая стакан с «Томом Коллинзом», в то время как настроенный на спортивный канал телевизор над водочной секцией бара передает репортаж о сегодняшних бейсбольных играх команд главной лиги. — Лесли сказала, что с ним легко обращаться. — Черные глаза блеснули. — Легко? Я даже не могу зарядить пленку!

— Я покажу вам, как это делается.

— Покажете? Вы просто фотоангел. — Она протягивает листок с инструкциями на французском, немецком и испанском языках. — Здесь все, кроме легкости обращения.

Уэнделл может зарядить фотоаппарат с закрытыми глазами так же легко, как морской пехотинец с завязанными глазами собирает винтовку. Аппарат жужжит, и все в «Никоне» встает на свои места.