Мертвый среди живых - Страница 73

— О Боже! Как я скучаю по тебе, Бен! И по тебе, Марсия.

Сидеть гораздо легче, чем идти, силы понемногу восстанавливаются, и при движении теперь дышать немного проще, хотя боль не стала слабее. Уиллис-авеню-бридж — один из двух проездов на остров, где нет полицейского поста, и он пересекает Ист-Ривер и, оказавшись в Бронксе, едет по шоссе № 87 на север.

«Посмотри в зеркало заднего вида, нет ли полицейских».

Но Уэнделл видит там только одно — свою новую, блестящую серьгу.

«Все эти книги, написанные дизайнерами по костюмам, очень хороши, но там не сказано главного. Переодевание — это больше, чем физическое действие. Это исчезновение своего „я“, превращение в ничто, капитуляция воли, позволяющей представлять себе, кто ты такой».

Переключая радиостанции, он натыкается на телефонное шоу.

«Я согласна с последним звонившим, — говорит взволнованная женщина. — Уэнделл Най был и моим учителем. Просто ужасно, что полиция считает его виновным. Как быть невиновному в этой стране, пока его вина не доказана?»

Уэнделл едет по Мэйджер-Диген-экспрессвей к выезду на Мошолу-парквей. Он въезжает на магистраль Генри Гудзона и направляется на юг.

«И другое, — говорит автор следующего звонка. — Я отец, моя девочка учится в первом классе. В нашем округе уволили заместителя директора школы и девятнадцать учителей. Все ассоциации учителей и родителей нашего района объединились и позвонили в офис мэра и сенатору Рашу, требуя федерального разбирательства всей этой кутерьмы в Управлении образования».

Уэнделл чувствует, как в уголках глаз собираются слезы.

«Ривердейл, 1 миля».

За последнюю пару месяцев он иногда заглядывал в этот богатый соседний район, осматривая усаженные дубами улицы и отделенные друг от друга группы домов, красивые здания, частные теннисные корты, яхт-клуб и дороги, выводящие к Гудзону. Он запоминал, в каких жилых домах дежурят охранники, где есть плоские крыши и где расположены парковки для заезжих гостей вроде него.

Он едет по Ривердейл-авеню, коммерческой четырехполосной дороге, мимо магазинов и длинных аллей, за которыми вырисовываются контуры жилых домов, а дальше, в глубине, насколько он знает, есть узкие улочки и дорогие частные дома.

«Давайте послушаем, что скажет Джо из Литл-Нека», — предлагает ведущий ток-шоу.

«Нет прощения убийце. Нам надо ужесточить законы», — раздается сиплый голос — вероятно, человека пожилого.

«Согласен, Джо». — «Уэнделл Най должен сесть на электрический стул, если убил этих людей. Но я зол и на полицию тоже». — «Почему, Джо?» — «Копы объявили, что Най ведет какое-то расследование, но не сказали, что именно он расследует, и только просили Ная поделиться с ними результатами. Спросите, и я отвечу: это попахивает укрывательством».

Внезапно Уэнделл слышит сирену и видит, как в зеркале мелькнул красный свет мигалки патрульной машины. Автомобиль проносится мимо, сердце у Уэнделла бешено колотится. Когда на следующем светофоре его машина делает сложный поворот направо, позвонивший продолжает сквозь усилившийся треск в динамиках: «Мне хотелось бы знать, как получилось, что любитель сумел раскрыть мультимиллионное жульничество, а наша полиция так ничего и не обнаружила. И это тоже говорит об укрывательстве, благодаря которому полиция оставила этого богатого детектива на службе».

Уэнделл въезжает на стоянку около жилого дома, в специально отведенное место с табличкой «Посетители». Гроза усилилась, и после каждой вспышки молнии раздается мощный грохот грома.

На улице ни души. Уэнделл, превозмогая боль, открывает багажник, вынимает нужную одежду и переодевается на переднем сиденье. Он сует в рот кулак, чтобы сдержать мучительный крик.

Спустя несколько минут Уэнделл — уже еврей-хасид — открывает внешнюю входную дверь высотного жилого дома. На нем помятый черный костюм, стоптанные башмаки, косматая длинная борода и пейсы; в Ривердейле одна из самых больших ортодоксальных еврейских общин Нью-Йорка.

Дверь в коридор заперта — ясное дело, — но Уэнделл ждет и вскоре видит мужчину с чемоданчиком, идущего от стоянки к дому. Уэнделл делает вид, что нажимает на кнопку и говорит в интерком, а мужчина тем временем подходит к двери. Кружится голова.

— Не хочется подниматься, Глория, — говорит Уэнделл, а мужчина уже в холле. — Я неважно себя чувствую.

Насколько тот мужчина видит, это правда.

— Ладно, я зайду, но только на пять минут, — говорит Уэнделл, придерживая внутреннюю дверь за мужчиной, который открыл ее специальным ключом. — Вы следите за этим скандалом со школьным строительством? — уже в лифте спрашивает Уэнделл с неподдельным любопытством.

— Чего там волноваться? Ведь все равно не остановишь, — устало отвечает мужчина — вероятно, в столь поздний час он еще только возвращается с работы.

На Манхэттене гроза становится яростнее, что вызывает перебои в городской электросети. Когда Воорт и Мики добираются до угла Пятьдесят восьмой улицы и Второй авеню, они видят, что фонари на улицах мигают и потрескивают, а в зданиях ни одного освещенного окна.

— Странно, Везунчик. Ни капли дождя — одни раскаты грома. Где же дождь?

— Нам не остановить Уэнделла.

— Ты спас больше людских жизней, чем десяток полицейских. Азиз должен оставить тебя на службе.

Радио трещит от помех, а сообщения на волне полиции все время прерываются. Небо делается зеленым. Огромная вспышка молнии ударяет в верхушку моста Куинсборо.

— Знаешь, Мик, через десять лет мой сын будет разбираться в домашних портретах, и что же он увидит на моем? Полицейского, зашедшего не в ту квартиру и допустившего просчет?